Редакция интернет-издания «Топ-Новости Культуры» рекомендует читателям книжную серию автофикшн Ланы Стэйсек.
В книжной серии «Голоса внутри» Ланы Стэйсек вышли первые две книги «Семейная хроника» и «Жизнь до и после».
Лана Стэйсек родилась в Украине, с 2006 года живёт в США. Стала американкой — и по паспорту, и по упрямству. Переехала в США с двумя детьми и без единого слова по-английски. Выучилась. Построила жизнь. Бизнес. В 2024 году начала писать. Не ради славы — а чтобы не забыть, кем была. Чтобы сохранить то, что женщины в её роду теряли из поколения в поколение: свой голос, память. Сначала — в тишине. Потом — в забвении. Её тексты — честные, острые и местами смешные в том самом стиле «если не смеяться — кричать». Её истории для тех, кто падал, молчал, терял — и всё равно поднимался. Потому что выбора не было. Потому что жить — значит помнить.
Лана, расскажите, пожалуйста, с чего началось ваше творчество? Как пришла идея написать первую книгу?
Если честно, всё началось не с какого-то там творческого подъёма, а с очень чёткого, тревожного сигнала: пора. Примерно в 2023-м году меня прямо захватило это острое, почти физическое желание разобраться с нашей родословной. Это не праздный интерес, а скорее осознанная необходимость, потому что я почувствовала, ещё немного и некому будет вспомнить. Вы же понимаете, пока память жива хотя бы в одном человеке, она держит нас на этой связи.
И, что важно, я видела, как эта память уходит. У меня по папиной линии у бабушек, у тёть проявились проблемы с деменцией. Ты смотришь, как прошлое стирается, будто кто-то ластиком чистит следы. Это было то, что давило. Я поняла, что у меня нет времени.
Сначала я, конечно, решила подойти логично: поискала генеалогов. Нашла пару контор, послушала, сколько это стоит… От полутора тысяч долларов! За то, чтобы совершенно чужой человек копался в судьбах моей семьи? Нет, меня это сразу оттолкнуло. Решила, что сделаю сама, никаких посредников и «тарифов на предков».
Я начала собирать информацию с папиной стороны, общалась с родственниками, собирала имена, старые снимки. Постепенно семейное древо вырисовывалось, всё вроде бы правильно, но внутри никакого отклика. Это выглядело как сухой отчёт: дата рождения, дата брака, дата смерти. Без душ, без голосов!
И вот тогда меня будто осенило: зачем мне схема? Мне нужна история. Мне нужны не таблицы, а люди! Я захотела, чтобы, когда кто-то из будущего откроет эту книгу, он почувствовал: вот они, живые, упрямые, со своими ошибками и надеждами.
Я начала писать не для того, чтобы книгу издать, а чтобы остановить это стирание. Я видела, как память уходит, и подумала: а если и меня когда-нибудь подведёт? Пусть хоть останется бумага, где записано, что я жила.
Может, это никто никогда и не прочитает. Но если хоть один человек через много лет откроет это и почувствует, что до него кто-то жил и боролся — значит, я не зря это сделала. Главное для меня — оставить хоть какой-то след, пока я ещё в состоянии его зафиксировать.
«Семейная хроника» — это возможность дать вторую жизнь тем, кто не был услышан. Насколько сложно восстанавливать родовую память?
Знаете, у меня там вопрос стоял даже острее. Не столько о тех, кого забыли, сколько о тех, у кого вообще не было шанса, чтобы их услышали. Я говорю не о том, чтобы просто вспомнить имена дедушек и бабушек. Я говорю о том, как вернуть право на жизнь тем, кого просто не пустили в этот мир. И это не красивая метафора, это моя личная история и история моей семьи.
Когда я работала над «Хроникой», я постоянно возвращалась к одной мысли: моё собственное рождение началось как бы с пустоты. До меня должен был родиться мальчик — мой брат. Мама сделала аборт на большом сроке, и, как бы это тяжело ни звучало, я постоянно живу с чувством, что я заняла чьё-то место. А потом я узнала дальше по цепочке: моя бабушка во время войны родила сына и отдала его — из-за страха, из-за стыда. И вот эта целая вереница: «неродившиеся», «непринятые», «стёртые» — она тянется через поколения. И я, кажется, первая, кто рискнул посмотреть на это в лоб.
Когда ты начинаешь вытаскивать такие вещи на свет, это не просто «восстановление памяти». Это больше похоже на душевные раскопки. Это больно, это неловко, это даже пугает. Но другого пути нет. Как говорят, пока не назовёшь по имени — не исцелишь.
Для меня «восстановить память» — это, по сути, вернуть право на существование тем, кого вычеркнули из нашей истории. Потому что род — это не только те, кто дожил до старости. Род — это и те, кого не дождались, кого не приняли, кому не дали родиться. Они же никуда не делись — они сидят в наших страхах, в чувстве вины, в повторяющихся сценариях.
Как только я это поняла, писать стало, как ни странно, проще. Не то чтобы легче стало, но появилась понятная цель. Это не просто запись дат. Это мой способ залатать дыру, через которую наш род теряет свою силу. Я не пытаюсь сделать всех святыми. Я просто хочу признать: да, это было. И мы — их прямое продолжение, а не какая-то случайность.
И, наверное, вот в этом и есть та «вторая жизнь», не столько для тех, кто был забыт, сколько для тех, кого не пустили жить с самого начала.
Как вы относитесь к фразе «Правда у каждого своя»?
С годами я поняла, что «правда у каждого своя» — это не философия, а форма выживания. Каждый защищает свою версию, потому что в ней — его образ, его оправдание, его способ выдержать себя. Но правда — она не для красоты. Она для смелости.
Когда вышла книга, мой бывший муж узнал себя и начал писать письма — что я его оболгала, что всё неправда. И вот тогда я впервые увидела, как эта фраза работает на практике. Для него правда — это то, что сохраняет лицо. Для меня — то, что сохраняет душу. Мы оба смотрим на одно и то же прошлое, но стоим по разные стороны страха.
Он жил и живёт в мире, где форма важнее сути, где можно прикрыть боль красивыми словами вроде «так было нужно». Его правда — про контроль и порядок. Моя — про чувства, про последствия, про цену молчания. Мы оба не лжём. Просто у нас разный масштаб честности.
Когда я писала главы о своей жизни в этом браке, мне пришлось трижды переписывать текст — не потому что сомневалась, а потому что искала ту грань, где честность не превращается в месть. Я не хотела унизить. Я хотела назвать вещи своими именами. Но это не помогло. После выхода книги начались обвинения, и в итоге мне пришлось переписывать уже изданную версию — потому что его правда не совпала с моей.
И, пожалуй, именно в этом и есть суть: он борется за образ, я — за смысл. Его правда защищает прошлое, моя — даёт ему шанс быть прожитым. А между ними — реальность, которую каждый видит по-своему.
Лана, из ваших книг следует, что вы — автор с активной социальной позицией. Расскажите, пожалуйста, о ваших инициативах.
Если честно, то у меня всю жизнь был страх говорить на публике. Ещё с детства эти стишки на стуле, когда уши горят, колени дрожат, и ты просто стоишь, не в силах произнести ни слова. Этот эпизод я описала прямо в предисловии книги. Тогда я не знала, что этот страх — мой путь. Что именно там, где страшно, туда и надо.
Писать я начала для себя, но в какой-то момент поняла: если мой опыт может помочь хоть одному человеку — это уже не просто текст, это смысл. Так появилась энергия «встать на свой стул» и говорить. Пусть дрожит голос, пусть неидеально, зато честно.
Сегодня я волонтёр в программе CASA — Court Appointed Special Advocate, где мы защищаем интересы детей, оказавшихся в судебной системе. Это не про жалость, а про ответственность: быть тем, кто говорит, когда другие молчат.
А ещё совсем недавно я запустила два YouTube-канала на русском и английском, чтобы показать, что возраст, акцент и прошлое не мешают начинать что-то новое. Мне за пятьдесят, и я хочу, чтобы хотя бы один человек, посмотрев мои видео, сказал себе: «Если она смогла, значит, и я могу».
Для меня это и есть настоящая социальная позиция, не лозунги, а личный пример. Когда ты перестаёшь прятаться за страхом и просто выходишь к людям со своим голосом, своим опытом и своей правдой.
Ну и да, я отправила свои книги на международный конкурс Book Pipeline — все английские версии. Потому что, ну а вдруг кто-нибудь снимет фильм? Почему нет?
Если не пробовать — шанс точно ноль. А если попробовать — хотя бы один процент появляется. А я человек упорный — с процентами дружу.
Что, по-вашему, определяет нашу судьбу: память о прошлом или надежды на будущее?
Мне кажется, судьбу определяет не память и не надежда, а то, что ты делаешь сразу после очередного «ну всё, хватит, больше так не могу».
Память даёт нам шрамы, а надежда — пластырь. А дальше всё зависит от того, что ты выберешь: рассматривать рубец в зеркале или идти дальше с ним, как с татуировкой.
Прошлое — это мой личный тренер по выживанию, который кричит: «Ну что, Лана, снова хочешь через грабли?». А будущее — подруга, которая шепчет: «Да ладно, рискни, зато интересно будет».
И я обычно иду. Потому что, если честно, мне всегда было скучно жить безопасно.
Так что судьбу определяет не память и не надежда, а характер. Тот самый, который однажды говорит: «Да, я опять всё начну сначала. Но теперь без иллюзий».
Если бы вы давали совет другим авторам, куда им стоит направить свой взгляд сегодня: в прошлое или в будущее?
Я бы сказала — сначала в прошлое, а потом хорошенько выдохнуть и посмотреть вперёд. Потому что без прошлого вы не поймёте, что вообще пишете, а если в нём застрять — всё, пропали: будете бесконечно редактировать детство и обвинять всех подряд.
Прошлое — это как черновик: без него текста не будет, но показывать его никому не обязательно. А будущее — это публикация: нажал «Submit», и уже поздно бояться.
Если честно, автору стоит смотреть не назад и не вперёд, а вглубь. Всё, что по-настоящему живое, рождается именно там, между тем, кем ты был, и тем, кем ещё только становишься.
И да, я не верю в «писать, чтобы выговориться» или «чтобы стало легче». Писать стоит ради правды. А правда, как и кофе, — самая настоящая, когда чуть горчит.
Есть ли у вас любимые книги, возможно те, что изменили и вашу судьбу?
Да. На меня очень повлияла книга Мэттью Перри — того самого актёра, который играл Чендлера в сериале «Друзья». Его мемуар называется «Friends, Lovers, and the Big Terrible Thing» — «Друзья, любовь и одна большая ужасная вещь».
Это не история про Голливуд и не про успех. Это книга про выживание. Про человека, который вроде бы имел всё: популярность, деньги, любовь зрителей, но не смог победить самого себя.
Он писал с болью, но и с иронией, как будто шутил над своими ранами, чтобы не дать им управлять собой. Мне это близко. Он боролся с зависимостью, пережил десятки операций и рецидивов, а в итоге умер именно от того, от чего всю жизнь пытался спастись — от лекарств. Но он всё равно успел рассказать свою историю. Без маски. И этим спас тысячи других.
Наверное, поэтому я его и понимаю. Я тоже прошла через свою борьбу — просто без Голливуда и аплодисментов.
Я приехала в Америку без языка, без поддержки, с двумя детьми и с вечным чувством, что «надо держаться». Училась на ходу — жизни, людям, себе. Падала, поднималась, ошибалась, снова вставала.
И, может, поэтому я так остро чувствую такие истории, где человек не герой, а просто живой. Где он не «вышел победителем», а хотя бы научился дышать.
Вот о чём я пишу — о том, как я выбиралась из своих ям: иногда смешно, иногда страшно, но всегда по-настоящему. Потому что именно в этой правде и есть жизнь.
Книги Ланы Стэйсек «Голоса внутри. Семейная хроника» и «Голоса внутри. Жизнь до и после» уже можно приобрести на Озон, Wildberries в России, на LuLu и Amazon за рубежом, книги вышли также в электронной и аудио версиях на Литрес, Яндекс-книги и Amazon.
Страница Ланы Стэйсек на Литрес, чтобы не пропустить новинки: https://www.litres.ru/author/lana–steysek/
Авторский сайт: https://www.lanastasek.com/ru
YouTube видеоканалы Ланы Стэйсек, упомянутые выше в интервью:
